Бездна Челленджера - Страница 56

136. Стать созвездием

Со штурманом что-то неладно. Он как никогда погружен в себя и в свои лоции. Он отказывается смотреть на мои рисунки и, поскольку мой живот затих, больше не спрашивает у него совета. Он не в настроении, но это что-то большее. Его кожа стала бледнее, а руки покрылись сыпью, которая начинает шелушиться.

— Пойдем со мной в воронье гнездо, — просит он в одну из редких минут просветления. — Мне нужно полюбоваться видом.

Мы карабкаемся на грот-мачту. Как всегда, бочонок шириной в ярд распухает в десятки раз, стоит нам забраться внутрь. В этот час посетителей почти нет. Всего несколько матросов сидят и смотрят на прыгунов или перемигиваются с оливками в стаканах. Штурман заказывает свой коктейль. Мой еще не готов. Мне надо будет вернуться позже.

Его напиток искрится голубыми вспышками в мутном оранжевом рассоле.

— Я и так ничего не соображаю, — говорит штурман и медленно выливает жидкость на пол. Радиоактивный коктейль стекает вниз по медным доскам, но его тут же всасывает черная жижа. Кажется, деготь ежится и корчится, но это, должно быть, просто игра света. Бармен на другом конце помещения обслуживает кого-то еще и не видит, что сделал штурман.

— Это будет нашим секретом, — произносит он. — Чтобы доплыть до цели, понадобится весь мой талант. Я должен прокладывать курс без постороннего вмешательства. Вмешательство-помешательство-поток-бог. Я бог и скоро стану созвездием.

— Созвездия — это как правило полубоги, — замечаю я. — И они появились на небе только после смерти.

Штурман смеясь произносит:

— Смерть — крошечная цена за бессмертие.

137. Потерянный горизонт

Каллиопа ушла от нас, и ничто не рассеет мое одиночество.

— Живи одним днем, — говорит Карлайл, — и с каждым утром тебе будет все легче.

Но я не могу. Капитан ведет себя так, будто статуи никогда и не было. Для него не существует ни прошлого, ни памяти. «Живи мгновением и следующим мгновением, — сказал он однажды. — Только не предыдущим». В этом весь он.

Каллиопа следила за горизонтом, и без нее кажется, что он тоже исчез. Небо тонет в дымке, тающей в море. Непонятно, где кончается одно и начинается другое. Теперь небеса непредсказуемы, а море переменчиво. Из ниоткуда сгущаются зловещие облака, полные дурных намерений, а ясное голубое небо только служит лупой беспощадному солнцу. В волнах больше нет ритма, океан ничто не сдерживает. Гладкая и спокойная вода горного озера через мгновение уже катит на нас высокие гребни.

— Мы прошли точку невозврата, — говорит капитан. Я борюсь с рулем, чтобы корабль шнырял меж волнами короткими перебежками, как лазутчик. Плыть по прямой сейчас было бы самоубийством. Чтобы не наткнуться на чудовищ, кишащих в морской пучине, нужно быть непредсказуемым, как море и небо.

От руля мои руки покрылись мозолями и ссадинами. Ладони слегка позеленели: как и весь корабль, штурвал превратился в медь и крепко окислился на соленом морском воздухе.

— Была ли вообще точка возврата? — задумываюсь я вслух.

— В смысле? — переспрашивает капитан.

— Вы сказали, что мы прошли точку невозврата. То есть, было время, когда можно было повернуть обратно?

В ухмылке капитана мало теплоты.

— Теперь-то уж мы никогда не узнаем.

Я подозреваю, что вернуться нельзя было никогда. Путешествие было предначертано мне, еще когда я не ступил на палубу. С самого моего рождения.

Снизу прибегает штурман с очередной картой в руках. В переплетениях линий точно вымерены все лиги и градусы широты и долготы. Капитан рассматривает листок, кивает и отдает мне. Мы шныряем не вслепую. Вернее, если в нашем движении и есть случайность, вся она на совести штурмана.

Капитан с гордостью хлопает его по плечу:

— Теперь-то мы наверняка доплывем до цели!

Штурман сияет:

— Я уже включен в сеть — накрепко связан с морским дном. Дно-окно-оплот-живот, нутром чую, куда плыть. Мне не нужно другой пищи!

Капитан знает, что штурман давно уже обходится без коктейля. Наверняка поэтому так и гордится им:

— Бери с него пример, рулевой Кейден. Взгляд штурмана ясен. А твой?

Но с этой ясностью взгляда пришло и что-то другое. Лоции стали еще запутаннее обычного, и все же он настаивает, что без них мы не доплывем. Самое жуткое в том, что я ему верю.

— Отринь воронье гнездо — и познаешь просветление куда слаще, чем все его яды, — продолжает капитан. — Погляди на штурмана!

Но я боюсь, что это просветление еще опаснее, чем петарды в детских руках. Штурман глядит в бездну — что бездна говорит ему? Она явно не желает нам добра. Когда мой сосед куда-нибудь идет, черная жижа из щелей липнет к его ногам. Он дотрагивается до стены — и деготь тянется к его руке, как будто она притягивает темноту. Мне приходит в голову, что свет и тьма должны любить друг друга. И все же одно непременно убивает другое.

138. Стрелок на поле краски

Когда море успокаивается и небо проясняется, капитан достает откуда-то старинный пистолет. По-моему, такие называют кремневыми. Чем-то похожим Аарон Берр застрелил Александра Гамильтона на их позорной дуэли.

— Я слышал, ты искусный стрелок, — говорит капитан. Странно, ведь я за свою жизнь не выпустил ни одной пули.

— Кто вам сказал? — осторожно спрашиваю я, не торопясь опровергать это.

— Слухи ползут, — отвечает он. — Всем известно, что ты поразил немало противников на поле краски.

— А, так вы про пейнтбол!

— Меткость есть меткость, каким бы ни было оружие, и настала пора действовать. — Он вкладывает мне в руки пистолет, мешочек пороха и единственную свинцовую пулю. — Ты поразишь птицу с одного выстрела.