Бездна Челленджера - Страница 57

Я разглядываю пистолет, стараясь не выдавать испуга. Он тяжелый, гораздо тяжелее, чем кажется на вид. Я поднимаю взгляд к парусам, но не вижу попугая. С тех пор, как он перестал скрывать свое намерение убить капитана, его вообще не видно. Теперь он сидит на вантах и верхушках мачт. Настало время действовать, но я так и не решил, что же предпринять. Хотя мне нравится быть у руля и в милости у капитана.

— Может быть, вам будет приятнее сделать это самому? — предлагаю я.

Капитан качает головой:

— Даже без одного глаза этот крылатый змей не даст застигнуть себя врасплох. Это должен сделать тот, кому он доверяет и кому могу довериться я. — Он хватает меня за плечо с чем-то вроде гордости: — Вотрись ему в доверие и до последнего не вынимай оружия.

Я затыкаю пистолет за пояс и прикрываю рубашкой. Капитан одобрительно кивает.

— Когда мы избавимся от попугая, мы будем свободны.

Сделать выбор немыслимо. Как мне быть?

139. А дальше — тишина

Если вам не с кем поговорить о барахлящих извилинах, берите пример с Рауля. Поговорите с Шекспиром.

Читать его, конечно, полный вынос мозга, но наш учитель не принимал за оправдание переведенную на староанглийский фразу «Собака съела мою книгу» и все равно заставлял нас читать «Гамлета». Что удивительно, как следует вчитавшись, я даже проникся.

Перед злосчастным датским принцем стоит невозможный выбор. Призрак отца требует отомстить за его смерть и убить дядю. До конца пьесы Гамлета раздирают вопросы. Что делать? Убить дядю? Не слушать тень отца? Был ли призрак? Не спятил ли он сам? Если он не спятил, не стоит ли притвориться безумцем? Кончится ли все это, если покончить с собой? Будут ли ему сниться сны после смерти? И будут ли они лучше этого ночного кошмара, в котором отец требует убить дядю, который, кстати, теперь женат на матери? Он мучительно размышляет, колеблется и разговаривает сам с собой, пока не напарывается на отравленный клинок и терзающий его самоанализ не сменяется вечной тишиной.

Шекспир явно питал слабость к смерти. И ядам. И безумию. Возлюбленная Гамлета — Офелия — сходит с ума и тонет. Король Лир теряет рассудок — в наше время это назвали бы болезнью Альцгеймера. Макбета преследуют призраки и навязчивое видение нависшего кинжала — классические галлюцинации. Все настолько точно, что я начинаю гадать, не было ли у Шекспира богатого опыта по этой части.

Наверняка его тоже обвиняли в том, что он что-то употребляет.

140. Время слов закончилось

Мне еще предстоит выполнить приказ убить попугая. Мне еще предстоит внять наставлениям птицы и убить капитана. Я не способен ни на то, ни на другое.

Но все меняется, когда бездна наносит новый удар.

Слева по носу начинается волнение — что-то кроется под полоской пенящейся воды.

Капитан призывает к тишине на палубе — вот только заставить всех замолчать, когда тебе самому приходится шептать, довольно сложно, так что он посылает Карлайла сказать каждому матросу в отдельности, чтобы тот придержал язык и все остальные части тела, которыми обычно шумят.

— Двадцать градусов вправо! — шепчет капитан мне.

Я поворачиваю штурвал. Сегодня сильный попутный ветер, и корабль быстро уносит нас прочь от опасности.

— Что это было? — спрашиваю я.

— Тс-с, — шикает капитан. — Пока они нас не слышат, все будет хорошо.

По правому борту появляется пятнышко бурлящей воды — еще ближе к кораблю, чем в прошлый раз. Капитан с глубоким вздохом произносит:

— Лево руля!

Я выполняю команду, но слишком быстро поворачиваю колесо, и оно скрипит. Звук отражается, усиливаясь, от всего корабельного нутра, как грозные ноты виолончели. Капитан морщится.

Корабль поворачивает прочь от бурлящей воды, и мне на мгновение кажется, что опасность миновала, но тут море вспучивается прямо перед нами и я замечаю в нем нечто ужасное. Бледное, как труп, заросшее рыбами-прилипалами создание — и обхватившее его темное, жирное щупальце другого чудовища. Они скрываются в пучине, и вода успокаивается.

— Это были… те, о ком я думаю?

— Да, — отвечает капитан, — мы проплываем воды двух врагов.

Мы плывем в молчаливом ожидании. Вдруг кит, вокруг которого обвивается туша кальмара, выскакивает из воды едва ли в пятидесяти ярдах от правого борта. Создания огромны. Вдвоем они больше двух наших кораблей. Кит бьет хвостом по воздуху — щупальца кальмара выжимают из него все силы. Чудища вновь скрываются в пучине, поднимая огромную волну. Она бьет нас в борт, так что мы едва не переворачиваемся.

Мы скользим по кренящейся палубе, и только капитан не теряет равновесия. Когда корабль выравнивается, он хватает меня и ставит обратно за штурвал:

— Избегай этих созданий. Почувствуй их присутствие и избавь нас от него.

Хотя я чую под нами чью-то злобу, у нее нет четкого направления. Они как будто повсюду одновременно, и мне некуда свернуть.

— Они слишком поглощены друг другом, чтобы заметить нас, — продолжает капитан. — Зато если услышат нас, мы пропали. Иди верным путем, и мы уйдем невредимыми.

Я вспоминаю его рассказ о двух противниках:

— Если они враждуют друг с другом, на нас-то зачем нападать?

Капитан шепчет мне на ухо:

— Кит презирает хаос, кальмар ненавидит порядок. А наш корабль — побочное дитя обоих.

Я начинаю понимать. Хотя чудовища и могут найти в корабле частицу себя, они замечают лишь то, что презирают. Так что мы — смертельные враги двух смертельных врагов.

— Мы можем пережить поднятую ими бурю, — произносит капитан. — Но едва они заслышат нас, с нами покончено.