Бездна Челленджера - Страница 30

— Вовсе нет! Я подверг тебя всем этим испытаниям, чтобы ты очистился от мякины. Не соверши ошибки, мальчик, и ты будешь главной надеждой экспедиции. Я ставлю только на тебя.

Не знаю, что на это ответить. Я спрашиваю себя, говорит ли он это всем матросам, но каким-то образом чувствую, что он искренен.

— По правде сказать, меня беспокоит, что творится на корабле. Страшен не океан снаружи, а буря изнутри. — Он наклоняется поближе: — Я знаю, что Каллиопа разговаривает с тобой. Она рассказывает тебе вещи, которых никто больше не знает. Это значит, что ты особенный. Что ты избранный. — (Я ничего не говорю, пока не пойму, к чему он клонит.) — Если она что-то знает, то скажет об этом именно тебе.

Тут до меня доходит, что, может быть, именно сейчас у меня появилась капелька власти:

— Если она что-то мне рассказывает, это потому, что доверяет мне. Зачем мне предавать ее доверие и пересказывать все вам?

— Я твой капитан! — Я ничего не отвечаю, а он рычит и принимается бегать по палубе. — Или, может, ты подчиняешься птице? — Он стучит кулаком в перегородку. — Бунтарский комок перьев! Сеет семена непослушания, даже сидя у меня на плече! — Капитан хватает меня за плечи и смотрит на меня своим единственным глазом, как недавно попугай: — Каллиопа не говорит, что готовится мятеж? Что птица одержит верх?

Я сохраняю спокойствие:

— Я у нее спрошу.

— Хороший мальчик. Я знал, что ты мне предан, — облегченно произносит капитан и шепчет: — Когда настанет время, я доверю тебе высокую честь.

— Какую еще?

Капитан улыбается:

— Разумеется, убить попугая.

74. Взгляды с купюр

Когда я был помладше, мне всегда казалось, что Вашингтон с долларовой купюры злобно смотрит на меня. Это было забавно и немного страшно. Так вел себя не только Вашингтон. Гамильтон вечно ухмылялся, как будто взирал на меня свысока. Но хуже всего был Джексон, с его жутко высоким лбом и высокомерным взглядом — как будто он все время осуждал меня за неразумную трату денег. Только Франклин глядел по-дружески, но я не так уж часто его видел.

Может быть, это предвещало, что у меня с чердаком не в порядке. А может, всем приходят в голову такие странные глупые мыслишки. Я ведь не то чтобы верил, что они все на меня смотрят — просто иногда что-нибудь такое почему-то приходило мне в голову. Это никогда не мешало мне тратить деньги. По крайней мере, до недавнего времени.

Когда что-то идет не так, все мы вспоминаем упущенные из виду предзнаменования. Мы становимся детективами, которые пытаются раскрыть преступление — потому что выстроенная картина ситуации может дать нам власть над ней. Конечно, история не знает сослагательного наклонения, но, если набрать достаточно таких подсказок, можно убедить себя, что беду можно было предотвратить, будь мы только чуть поумнее. Мне кажется, лучше верить в собственную глупость, чем осознавать, что все предзнаменования в мире ничего бы не изменили.

75. Замки от детей

— Мы отправляемся в поездку, — говорит папа. Ты понимаешь, что он недавно плакал.

— Что за поездка? Круиз?

— Как хочешь, — отвечает он. — Но надо выезжать, корабль скоро отплывает.

Ты не помнишь, когда спал в последний раз. Это уже не бессонница. Это чистое отрицание сна, заразное настолько, что ты поднял бы мертвых, если бы оказался поблизости. Ты веришь, что так и будет. Ты боишься. Все приходящие тебе в голову мысли становятся страшной правдой.

Голоса по-прежнему не смолкают, но они тоже не спали и теперь просто бурчат какую-то ерунду. Сквозь это бормотание ты различаешь их чувства, и они тебе не нравятся. Они кишат предзнаменованиями, горькими предупреждениями и намеками на твою важность для мира.

Ты не хочешь никуда ехать. Тебе нужно остаться и защищать сестру. Сейчас она ушла к подругам. Но тебе нужно встретить ее, когда она вернется. А потом ты глядишь в воспаленные глаза родителей и понимаешь, что они тоже хотят защитить Маккензи. От тебя.

Теперь ты сидишь в машине. Родители разговаривают, но их слова понятны не больше, чем голоса в голове, и хотя ты знаешь, что едешь в старой доброй семейной «хонде», мама с папой на переднем сиденье начинают потихоньку отдаляться. Ты вдруг оказываешься на заднем сиденье лимузина, и кто-то откачивает из салона кислород. Тебе нечем дышать. Ты хочешь открыть дверцу и выпрыгнуть на шоссе, но она не поддается. Кто-то поставил эти дурацкие замки от детей. Ты орешь, проклинаешь все вокруг, говоришь всякие ужасные вещи. Что угодно, лишь бы они остановились и выпустили тебя. Родители пытаются тебя успокоить. Папа еле справляется с управлением, такую возню ты поднял. Может быть, все это время ты предчувствовал автомобильную аварию, в которой вы все погибнете, а теперь сам же ее и создаешь. Осознав это, ты прекращаешь попытки к побегу и закрываешь голову руками.

Вы спускаетесь с крутого склона. Вдруг машина из лимузина превращается в обитый войлоком лифт, и ты спускаешься вдоль наклонной стены черной пирамиды — в самые ее недра, глубоко-глубоко под землю.

Вы паркуетесь у подножия холма рядом с табличкой: «Приморская мемориальная больница». Табличка — ложь. Как и все остальное.

Пять минут спустя твои родители сидят за столом напротив женщины с бурундучьими щеками в слишком маленьких для нее очках. Они подписывают документы, но тебе наплевать, потому что ты не здесь. Ты смотришь с безопасного расстояния.

Чтобы не начать бродить, ты буравишь взглядом аквариум. Оазис в пустыне неудобных офисных стульев. Крылатка, рыба-клоун, анемон. Запертый в банке конденсат океана.