Бездна Челленджера - Страница 27

…но бывает и совсем иначе.

Иногда в темноте нет никакого величия, это просто полное отсутствие света. Голодный, жадный деготь, затягивающий в свои пучины. Ты тонешь в нем и все же остаешься на поверхности. Он обращает тебя в свинец, и ты все быстрее опускаешься в вязкую пучину. Он отбирает у тебя надежду и даже самую память о ней. Ты начинаешь верить, что так было всегда и остался один путь — вниз, где деготь медленно и жадно переварит твою волю и вытопит из нее чистейшие ночные кошмары.

И ты знаком с абсолютным безнадежным мраком не хуже, чем с манящей высотой. Потому что во всех вселенных существует равновесие. Нельзя видеть только одно, без другого. Иногда тебе кажется, что ты выдержишь, потому что счастье стоит отчаяния, а иногда — что даже думать об этом невозможно. Все сплелось в танце: сила и слабость, уверенность и отчаяние.

Что я вижу, закрывая глаза? Я вижу необъятную тьму, уходящую и вниз, и вверх.

66. Твое пугающее величие

Но сейчас мои глаза открыты.

Я стою у входа в наш дом, не внутри и не снаружи, а точно между. Вспоминается, как я сказал Максу, что выхожу за пределы собственной сущности. Теперь все еще более странно. Я больше не могу сказать наверняка, что является частью меня, а что нет. Не знаю, как объяснить это ощущение. Я похож на электричество, бегущее по проводам внутри стен. Нет, больше того — я теку по всем высоковольтным линиям в окрестности. Я молниеносно пролетаю сквозь все на своем пути. И вдруг понимаю, что никакого «меня» больше нет. Только общее — «мы». У меня захватывает дыхание.

Знаете, каково это — быть свободным от себя и бояться этого? Ты чувствуешь себя одновременно непобедимым и одновременно под угрозой, как будто мир и вселенная не хотят, чтобы на тебя снисходило это опьяняющее озарение. И ты знаешь, что где-то там есть силы, желающие сокрушить твой дух, хотя он расширяется, как газ, и заполняет собою все вокруг. Теперь голоса в твоей голове орут, почти как мама, которая уже третий раз зовет тебя обедать. И ты знаешь, что это третий раз, хотя не помнишь, чтобы слышал первые два. И вообще не помнишь, когда успел зайти в свою комнату.

Так что ты сидишь за кухонным столом, ковыряешь еду ложкой и глотаешь что-нибудь, только если тебе напомнить, что ты ничего не ешь. Но ты жаждешь не еды. Может быть, дело в том, что и ты больше не ты, а всё вокруг. Теперь твое тело — пустая оболочка, так зачем же ее кормить? Тебя ждут более важные дела. Ты говоришь себе, что друзья избегают тебя, потому что боятся твоего величия. Почти так же сильно, как ты сам.

67. Самая сердцевина

На восходе капитан собирает нас в картографической комнате. Шторм все еще бушует на горизонте, не дальше и не ближе, чем раньше. Мы плывем к нему, а он удаляется.

Мы всегда обсуждаем нашу великую миссию одним и тем же составом: я, штурман, мальчик с костями, девочка с ошейником, синеволосая девочка и пухлый сказитель. Все мы изо всех сил стараемся преуспеть на доверенных нам постах. Нам со штурманом полегче: мои рисунки и его карты никто не отваживается критиковать. Остальным приходится изображать успех. Девочка в жемчугах, наш мрачный и испуганный борец за поддержание боевого духа, научилась, едва завидев капитана, отпускать фальшивые радостные замечания. Повелитель костей читает в брошенных костях все, что капитан хочет услышать, а по словам нашей синевласки выходит, что в затонувших кораблях найдется что угодно, от золотых дублонов до залежей бриллиантов.

А вот сказитель проявляет опасную честность:

— Не могу справиться! — жалуется он капитану на очередном собрании. — Я изучил вашу книгу от корки до корки и все равно не понимаю ни единой руны.

Капитан, кажется, разбухает, как губка в воде:

— Нас интересуют не корки, а только самая сердцевина! — Потом он поворачивается к Карлайлу, который, как обычно, затаился в углу: — Протащить его под килем!

Сказитель, часто дыша, принимается возражать. Вдруг из ниоткуда вылетает попугай и садится на плечо капитану:

— Прочистить пушку! — кричит он. — Заставьте его прочистить пушку! — Капитан отмахивается от птицы, на землю летит несколько ярких перышек, но попугай не сдается: — Пушку! Пушку!

— Прошу прощения, — подает голос Карлайл, — но, по-моему, птица права. Если парня протащить под килем, он либо помрет, либо останется калекой. А пушку давно надо почистить, нам еще с монстрами сражаться.

Налитый кровью глаз капитана злобно уставился на непрошеного советчика: какой-то уборщик оспаривает приказы! Но он сдержался и махнул рукой:

— Делай, как знаешь. Но парень должен быть наказан за свою нерадивость.

Попугай, примостившийся на висячей лампе, встречается со мной взглядом и грустно качает головой над репликой капитана. Я отворачиваюсь: кто знает, хорошо или плохо оказаться в центре внимания попугая и что скажет капитан.

Карлайл и еще два дюжих матроса выволакивают сказителя из кабинета. Тот упирается и верещит. Я пытаюсь понять, почему чистка пушки пугает его не меньше, чем протаскивание под килем. Когда за несчастным закрывается дверь, капитан возвращается к прерванному разговору:

— Сегодня воистину судьбоносный день, — произносит он, — потому что мы испытаем колокол и проверим познания Кейдена.

Меня начинает мутить, и это не имеет никакого отношения к качке.

— Но… это не тот колокол! — возражаю я, чувствуя себя маленьким и беспомощным.

— Надо было сначала думать, а потом предлагать! — раздраженно бросает синеволосая девочка.

— Мы обречены, — добавляет специалист по поддержанию боевого духа.