Бездна Челленджера - Страница 10

— Расслабься, Кейден! — призывает отец. — Отдайся вселенной! — Мой папа не застал лихих шестидесятых, но выпивка превращает его из добропорядочного республиканца в бродящего по Вудстоку хиппи. — Чего ты боишься? Это же абсолютно безопасно!

Прямо перед нами кто-то в синем комбинезоне и страховочном поясе прыгает в пустоту и исчезает внизу с концами. Люди аплодируют, и у меня начинают неметь пальцы.

— Интересно, кто-нибудь разбивался? — спрашивает у инструкторов какой-то бледный придурок с неоновым коктейлем и гогочет со своими тупыми друзьями: — Заплатил бы, чтобы на это поглядеть!

— Или мы прыгаем всей семьей, или не прыгает никто, — объявляет папа. Маккензи тут же начинает действовать мне на нервы и жаловаться, что я всегда отравляю ей жизнь. Мама только хихикает, потому что от нескольких порций «маргариты» она становится двенадцатилеткой в сорокалетнем теле.

— Давай, Кейден, — призывает папа. — Живи настоящим, парень! Ты будешь помнить это до конца жизни!

Ага. Все восемь с половиной секунд.

Я сдаюсь, потому что их трое на одного. Встретившись с папой взглядом, я вижу то же выражение, что и на лице того ненормального разносчика рекламы, который хотел поджечь нашу гостиницу. Что я знаю о своем отце? А что, если он состоит в каком-нибудь тайном обществе? А что, если вся моя жизнь была такой же подделкой, как тутошняя пародия на Венецию, а на самом деле все затевалось, чтобы заманить меня сюда и столкнуть с небоскреба? Кто эти люди? И хотя часть моего сознания знает, как глупо все это звучит, другая все равно подкармливает эти ужасные «А что, если?». Та самая часть меня, которая всегда заглядывает под кровать в поисках монстров после хорошего ужастика.

Прежде чем я успеваю понять, что происходит, нас уже одели в синие комбинезоны, и мы стоим на мостике, будто экипаж космонавтов, и вот уже сестра прыгает первой, чтобы показать, кто самая храбрая девочка на этой планете, а потом к тросу прицепляют маму, и она летит, и ее хихиканье перерастает в стремительно удаляющийся визг, и вот уже папа стоит за моей спиной, чтобы я прыгал перед ним, потому что мы оба знаем, что иначе я спущусь на лифте.

— Вот увидишь, будет забавно, — говорит он.

Но ничего забавного не будет, потому что то крошечное облачко безумия, которое находит на меня, когда я ищу монстров под кроватью, разрослось и простирает надо мной свои крылья, как ангел смерти над первенцами египетскими.

Сквозь стеклянную стенку Стратосферной короны с интересом смотрят хорошо одетые люди, жующие улиток и попивающие радиоактивные жидкости, и я вдруг понимаю, что вхожу в развлекательную программу. Как в цирке, все в глубине души надеются, что кого-то расплющит.

Мой страх — не просто бабочки в животе. Не выброс адреналина на вершине американских горок. Я точно — совершенно точно — знаю: они только притворяются, что цепляют меня к тросу. Что я непременно на огромной скорости впечатаюсь в асфальт. Правду можно прочитать в их глазах. Осознание этого убивает меня куда мучительнее, чем убило бы падение, так что я прыгаю, просто чтобы все закончилось.

Я кричу, кричу и лечу в бездонную пропасть, которая просто не может мне мерещиться — и все-таки через восемь с половиной секунд мой полет замедляется и меня ловят у подножия башни. То, что я еще жив, настолько удивительно, что меня всего трясет. Летящего следом за мной папу по пути тошнит — единственная моя победа за вечер, — но меня все равно не покидает невыносимое чувство, что я все еще стою на краю чего-то немыслимого и оно вот-вот засосет меня, как черная дыра.

24. Не думай, что она только твоя

Корабельная качка пробуждает меня от ночного кошмара, которого я уже не помню. Свисающий с низкого потолка каюты фонарь бешено раскачивается, отбрасывая пляшущие тени, которые поднимаются и опадают совсем как волны. Весь корабль жалобно скрипит, доски сжимаются и растягиваются, и кажется даже, будто вонючий деготь, которым они скреплены, стонет от натуги.

Штурман свешивается с верхней полки и смотрит на меня, совершенно не заботясь о том, что бушующее море вот-вот разломает корабль в щепки.

— Плохой сон? — интересуется он.

— Ага, — тоненько пищу я.

— Попал в Кухню?

Вопрос застает меня врасплох. Я никогда не рассказывал ему этого сна:

— Ты… знаешь о ней?

— Все мы иногда попадаем в Белую Пластиковую Кухню, — отвечает штурман. — Не думай, что она только твоя.

Я выхожу в коридор и с грехом пополам добираюсь до туалета. Кажется, что мои ноги прикованы к полу, а руки — к стенам. Если добавить к этому страшную качку, ничего удивительного, что поход растягивается на четверть часа.

Когда я наконец возвращаюсь в каюту, штурман скидывает мне истрепанный листок бумаги, весь испещренный изогнутыми линиями и стрелками.

— Выход, пароход, паровой, пора домой, — говорит он. — В следующий раз, когда попадешь в Кухню, возьми его с собой. Он укажет путь к выходу.

— Как я могу взять лист бумаги с собой в сон? — замечаю я.

— Тогда, — отвечает обиженный штурман, — я тебе не завидую.

25. У тебя нет разрешения

— Нарисуй меня, — приказывает попугай, глядя на мой блокнот. — Нарисуй меня.

Я не смею отказаться.

— Прими какую-нибудь позу, — прошу я. Он садится на перила, гордо подняв голову и распушив перья. Я не тороплюсь. Закончив рисовать, я показываю ему плод своего труда — рисунок дымящейся кучки экскрементов.