Бездна Челленджера - Страница 51

— Я все еще вывернут наизнанку? — слабым голосом спрашиваю я.

— Навряд ли. Если, конечно, твой внутренний облик отличается от наружного.

— Это не вы отдали приказ?

Капитан, похоже, оскорблен:

— Будь это моя воля, ты бы видел мое лицо последним перед погружением и первым, когда всплыл. Я всегда отвечаю за собственную жестокость. Иначе это попросту трусость.

Он приказывает штурману, наблюдающему за нами со своей койки, принести мне воды. Как только тот покидает каюту, капитан опускается на колени и шепчет:

— Слушай меня хорошенько. Те, кто кажется твоими друзьями, притворяются. Все, что чем-то кажется, является чем-то другим. Голубое небо может оказаться оранжевым, верх притворяется низом, и кто-то всегда пытается тебя отравить. Чуешь, о чем я?

— Нет.

— Отлично. Ты делаешь успехи. — Он оглядывается, чтобы убедиться, что за нами никто не наблюдает. — Ты уже давно что-то такое подозревал, не так ли?

Я обнаруживаю, что киваю, хотя и не хочу в этом признаваться.

— Теперь я скажу тебе: твои страхи не беспочвенны. Все так и есть: за тобой непрестанно наблюдают некие силы и плетут заговоры против тебя. — Он хватает меня за руку: — Не верь никому на корабле. Не верь никому не на корабле.

— А как же вы? — спрашиваю я. — Вам-то я могу верить?

— Я же сказал — никому.

Штурман возвращается со стаканом воды, и капитан выливает ее на пол: под подозрением даже штурман.

130. Не поправляйся

Мой живот угомонился: значит, это были просто испортившиеся баклажаны. Пуаро назвал бы победой то, что я не подозреваю своих родителей. Что я понимаю: это была бы паранойя.

— Чем чаще ты не веришь в то, что внушает тебе твоя болезнь, тем скорее ты поправишься.

Он не понимает, что, хотя часть меня научилась отличать явь от вымысла, есть еще другая, способная только слепо всему верить. Сейчас мне не кажется, что меня отравили. Но завтра я могу начать вопить во всю глотку, что родители желают мне смерти, и буду верить в это не меньше, чем в то, что Земля круглая. А если мне вдруг придет в голову, что она плоская, то я поверю и в это.

Только Калли держит меня в равновесии, но она начинает меня беспокоить. Нет, ей не хуже — наоборот, она идет на поправку. Она уже меньше времени проводит у окна панорамного холла. Такой отказ от навязчивой идеи может подать доктору Пуаро идею отправить ее домой.

Этой ночью я произношу ужасную молитву. Если бы я во все это верил, меня ждало бы проклятье. Я то ли верю, то ли нет. Зависит от времени.

— Пожалуйста, не выздоравливай, Калли! — шепчу я. — Не поправляйся, пока не поправлюсь я!

Да, это эгоизм, но мне все равно. Не могу представить себе, каково будет больше не видеть ее улыбки. Больше не греть ее. Что бы я ей ни обещал, не представляю себе, как я без нее здесь выживу.

131. Картонные крепости

Родители впервые приводят с собой Маккензи. Я понимаю, почему они не делали этого раньше. Иногда я веду себя жутко. Может быть, не так, как дома, но на это все равно бывает страшно смотреть. А другие ведь не лучше меня. Маккензи храбрая девочка, но детская психиатрическая клиника — не место для детей.

Они предупредили меня, что возьмут ее с собой, невзирая на все опасения:

— Она уверена, что все гораздо хуже, чем есть на самом деле, — сказала мама. — Сам знаешь, какое у нее богатое воображение. Ну и вообще, вам хорошо бы повидаться. Доктор Пуаро не возражает.

Поэтому однажды в час посещений я замечаю ее за столом рядом с родителями.

Увидев сестру, я останавливаюсь: совсем забыл, что она придет. Я как будто боюсь навредить ей, подойдя слишком близко. Я не хочу причинять ей вред и не желаю, чтобы она видела меня в таком состоянии. Но наступило время визитов. От него не убежать. Я осторожно подхожу к родителям.

— Привет, Кейден!

— Привет, Маккензи!

— Хорошо выглядишь. Ну, не считая вороньего гнезда на голове.

— Ты тоже хорошо выглядишь.

Папа встает и отодвигает свободный стул:

— Присядь, Кейден.

Я послушно сажусь и стараюсь, чтобы колени не прыгали. Мне удается, только когда я полностью сосредотачиваюсь, а значит, теряю нить беседы. Я не хочу ее терять. Я хочу блистать перед сестрой. Я хочу показать ей, что все нормально. Не думаю, что у меня получается.

Губы Маккензи шевелятся, а глаза мечут молнии. До меня долетает обрывок фразы:

— …Так что Мамаши с Танцев едва не выклевали друг другу глаза, так что мама, которая точно не одна из них, нашла мне нормальный танцевальный кружок, где меня не окружают одни психи. — Тут она опускает глаза и слегка краснеет: — Ой, прости, я не специально!

Я сейчас мало что ощущаю, но мне бы наверняка было неловко за то, что неловко ей. Поэтому я отвечаю:

— Ну, есть психи и есть полные психи. Синдром Мамаши с Танцев ничем не лечится. Ну, разве что цианидом.

Сестра хихикает. Родителям совсем не весело:

— Маккензи, мы не произносим этого слова, — напоминает мама. — И слова на букву «ц» тоже.

— «Циклоп», — говорю я. — Потому что у врача всего один глаз.

Маккензи снова хихикает:

— Ты все выдумываешь!

— На самом деле, — вмешивается папа со странной гордостью в голосе, — это правда. Второй глаз стеклянный.

— Зато его крылья в порядке, — продолжаю я. — Только лететь-то ему некуда.

— Давайте сыграем во что-нибудь! — быстро произносит мама. Последний раз я играл в «Яблоко к яблоку», когда приходила Шелби. Или это был Макс? Нет, по-моему, это была Шелби. Хотя я знаю правила, тогда я не мог уловить смысла игры. Правила проcты до безобразия: на стол кладется карточка с прилагательным (например, «неуклюжий»), и все выбрасывают карты с наиболее подходящим существительным. Класть карточки наугад имеет смысл, только если ты расположен острить, а не просто переел таблеток. В последний раз я только всех расстроил.