Бездна Челленджера - Страница 36

88. Ядовитая волна

Ты не столько спишь, сколько одалживаешь восемь часов у смерти. Когда лекарства действуют в полную силу, ты не можешь забраться к себе в голову, так что сны тебе тоже не снятся. Разве что ранним утром, перед самым подъемом, тебе удается проскользнуть в свое собственное расстроенное подсознание, но ты слишком скоро просыпаешься.

Ты уже выучил порядок химической атаки. Сначала — отупение, невозможность сосредоточиться; потом, когда лекарства проникают в кровь, — искусственное ощущение покоя; нарастающая паранойя и беспокойство, когда их действие слабеет. Чем тебе хуже, тем глубже ты можешь погрузиться в коварные глубины собственных мыслей. Чем внутри опаснее, тем сильнее ты стремишься нырнуть туда, как будто уже привык к этим ужасным щупальцам, стремящимся раздавить тебя в своем захвате.

Иногда ты понимаешь, зачем пьешь свой лекарственный коктейль. В другое время не можешь понять, как вообще такая мысль могла прийти тебе в голову. И волна продолжает накатывать и отступать, неся одновременно яд и исцеление.

Во время прилива ты веришь, что сидишь в четырех стенах. А потом наступает отлив и ты веришь чему-то другому.

— Когда твои мозги немного успокоятся, — говорит доктор Пуаро, — тебе станет яснее, что происходит наяву, а что тебе мерещится.

Ты не до конца уверен, что так будет лучше.

89. Зеленые от крови улицы

— Он сутками изучает карты, — говорит Карлайл, терапевт. — Мы зовем его штурманом.

Парень, сидящий за столом в углу комнаты отдыха, во все глаза пялится на карту Европы. Тебя распирает любопытство:

— Почему ты держишь ее вверх ногами?

От даже не поднимает глаз:

— Чтобы понять, что внутри, нужно сломать все шаблоны. — А в этом что-то есть! Ты сам такое проходил и можешь его понять.

Он уверенно проводит зеленым маркером линии между городами, как будто точно знает, что делает. Вся карта покрыта зеленой паутиной.

— Найди связь — найдешь все, — добавляет парень, и тебя пробирает холодок: ты узнаешь себя самого. Ты садишься напротив. Он постарше тебя — семнадцать или около того. У него отчаянно пытается отрасти козлиная бородка, но ей не хватает этак полугода до цели.

Наконец он поднимает голову и разглядывает тебя не менее пристально, чем только что изучал карту:

— Я Хэл. — И протягивает руку, но опускает быстрее, чем ты успеваешь ее пожать.

— Уменьшительное от «Халдола»?

— Прикольно. Вообще-то, от Гарольда, но это родители так решили. Из меня такой же Гарольд, как и Сет, египетский бог хаоса. Хотя это мое второе имя.

Крутя маркер в ладонях, он бормочет рифмы к слову «имя» и как-то приходит к Вене:

— Моцарт! — восклицает он. — Очень любит играть на скрипке. Здесь он умер от бедности. — Хэл вдавливает маркер в значок города. Зеленые чернила текут в пригород. — Здесь все начнется. Я думал, что нашел начало вчера, но тогда я ошибся. На этот раз я прав.

— Что начнется? — спрашиваешь ты.

— Разве это важно? — Штурман бормочет: — Важно-пряжа-прятки-тряпки-шляпки — безумный Шляпник!

Он спрыгивает со стула и просит ближайший пастельный халат поставить «Алису в стране Чудес» — страшную версию с Джонни Деппом, — потому что в ней скрыто что-то важное и ему нужно немедленно это найти.

— У нас ее нет, — отвечает халат. — Диснеевский мультик подойдет?

Хэл презрительно отмахивается:

— Почему все вокруг настолько бесполезны? — Он переводит взгляд на тебя: — За исключением текущего собеседника.

То, что тебя раз в жизни исключили из числа «бесполезных», греет душу.

90. Карта ляжет

Хэла переводят к тебе в палату. Твоего предыдущего соседа, чье имя и лицо ты уже успел забыть, сегодня утром выписали. Не успевает кровать остыть, как появляется штурман.

— Похоже, ты у нас осваиваешься, — замечает пастельный халат. — Хэл был не в состоянии с кем-нибудь делить комнату, но ты ему понравился. Кто бы мог подумать.

Ты не знаешь, комплимент это или оскорбление.

Сосед приносит с собой туго набитую папку с картами, выдранными из атласов и путеводителей.

— Мама иногда приносит еще, — говорит он мне. — Каждая новая карта — шаг в правильном направлении.

Штурман провел между городами линии и покрыл их загадочными надписями. А еще он любит ни с того и с сего изрекать такие глубокие мысли, что ты бы записал их все и развесил по стенам — но пишущие принадлежности разрешены только в комнате отдыха.

— Человек часто теряется в технологическом, физиологическом и астрологическом отсутствии логики, в огромной пустоте, слегка разбавленной виски, — выдает Хэл. Ты мечтаешь запомнить это и пересказать родителям — показать им, что ты тоже можешь глубоко мыслить. Но в последнее время все не просто влетает в одно ухо и вылетает из другого, а телепортируется от уха к уху, минуя мозг.

Хэл рассуждает о математике, трактатах Евклида и золотом сечении. Ты рассказываешь ему о невидимых, но важных линиях, тянущихся от людей и сквозь них. Он увлекается твоими идеями, ты от этого увлекаешься еще сильнее.

— Ты понял! — радуется штурман. — Ты видишь всю картину! — И хотя ваши картины отличаются, они, кажется, идеально ложатся друг на друга, как музыкальные партии, ничего не говорящие непосвященным, пока не зазвучат инструменты.

— Твои рисунки — это карта, — говорит Хэл. — В линиях и изгибах — целые материки смысла, со всеми промышленными центрами и культурными столицами. Каждый завиток — дорога для торговцев и путешественников. — Он проводит пальцем вдоль линий твоей последней картины, висящей на стене.